АЛЬШИЦ (АЛЬ) ДАНИИЛ НАТАНОВИЧ

 Заслуженный деятель науки РФ. Доктор исторических наук, профессор, автор более ста научных исследований, публикаций и научно-популярных книг: “Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного”, “Истории из Историй. От Вещего Олега до Петра Великого” и т.д. Известный писатель и ученый.

Участник Великой Отечественной войны - награждён орденами и медалями.

Был арестован 6 декабря 1949 г. Осуждён по ст.58-10, ч.1 28 июня 1950 г. и приговорён к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Срок отбывал в КаргопольЛаге в п. Ерцево. Полностью реабилитирован 3 января 1955 г.

 В 2010 г. Даниил Натанович выпустил книгу мемуаров «Хорошо посидели», которую посвятил «светлой памяти тех знакомых и незнакомых мне сидельцев сталинских тюрем и лагерей, сумевших оставаться там людьми»:

«…Мы не знали, куда нас везут — на Воркуту, в Инту или в Каргопольлаг. Некоторые из моих старых и новых попутчиков уже бывали, кто в одном, кто в другом, а кто и во всех трех из этих лагерей. Все они утверждали, что Каргопольлаг — лучшее из этих мест. Хотя бы по климату — север, но все же не за полярным кругом.

В разговорах моих соседей о разных северных лагерях замелькало название столицы Каргопольлага — железнодорожной станции Ерцево. Я услышал это название впервые. Сразу же подумалось: авось судьба приведет меня именно туда, в Каргопольлаг, в это самое Ерцево. К соображениям на тему, что лучше лесоповал, чем шахта, у меня прибавлялось еще одно. Мой отец, сосланный в 30 году в Туруханский край, провел десять лет на берегу Енисея в поселке Ярцево. Тринадцати лет от роду я сумел, проделав самостоятельно непростой путь из Ленинграда в Туруханский край, навестить отца. С той поры до нынешнего моего путешествия прошло без малого двадцать лет, и тогдашнее поселение — Ярцево — вспоминалось мне теперь как место, где жить было можно. В Енисее было полно стерляди и всякой другой рыбы… Словом, мне казалось, что будет очень даже здорово, если я окажусь именно в Ерцеве. Игра судьбы получится: отец сидел в Ярцеве, а я в Ерцеве. Может быть, и проживу так же благополучно свои десять лет в Ерцеве, как он свои десять в Ярцеве. И выйду затем на свободу, как вышел отец. Конечно, лагерь не ссылка. Но ведь я моложе и закаленнее отца. К тому же отец мой не воевал, а я прошел фронт. К тому же самый трудный и голодный фронт — Ленинградский …

…Начальник конвоя прошел по коридору, останавливаясь возле каждого купе и называя фамилии тех, кому следовало подготовиться на выход.

“Ерцево, Ерцево, Каргопольлаг”, — понеслись возгласы из разных концов вагона.

Меня охватило странное волнение. Странное тем, что я никак не мог осознать, чего же я хочу: чтобы меня выгрузили здесь или чтобы повезли дальше. Стало как-то жутко: неужели вот-вот, сейчас меня приведут в лагерь и прямо сейчас начнутся те самые девять лет, которые я должен в нем провести. Инстинктивно хотелось хоть ненамного отодвинуть этот момент, момент встречи с новым, неведомым поворотом судьбы. Но, с другой стороны, мне хотелось, чтобы меня выгрузили именно здесь, в Ерцеве, и я боялся, что повезут дальше, куда-нибудь в Инту, в Ухту, на Воркуту…

Начальник конвоя подошел к нашему купе, переложил несколько тощих папок, бывших у него в пуках, и назвал двоих, которым надо было приготовиться на выход с вещами. Первым был назван Олег Смирнов. Вторым я…

…Каргопольлаг — лагерь лесоповальный. Его главное дело, главная задача, главная работа — валить лес, пилить стволы на бревна — баланы, распиливать баланы на доски разных стандартных размеров, складывать каждый стандарт в штабеля, доставлять и грузить эти штабеля на специальные железнодорожные платформы. Их повезут на разные предприятия страны. Все остальное, немалое количество разнообразных работ огромной армии — 100 тысяч работяг, лишь “подсобка” лесоповала. Объемы поваленного распиленного и отгруженного леса измерялись сотнями тысяч кубометров в год… 

…За годы пребывания в Каргопольлаге я узнал о лесоповале намного подробнее и больше, хотя лично меня эта чаша, к счастью, миновала. Однажды у меня появился повод написать о лесоповале стихотворение. Вернее сказать, я не мог удержаться от того, чтобы его написать. Несмотря на то, что прекрасно понимал: от прочтения его тоже не удержусь. И, значит, могу получить за него если не целиком второй срок — вторую “десятку”, то хорошее к нему дополнение, обычное в подобных случаях, — три года…

Лесоповал

Лесоповал, лесоповал…

Никто не поверит, кто сам не бывал.

Летом в болоте, зимою в снегу

Пилим под корень, согнувшись в дугу.

Дзинь-дзень, дзинь-дзень —

Каждый день, целый день.

Руки болят, костенеет спина,

Черной повязкой в глазах пелена.

Дзинь-дзень, дзинь-дзень,

Дерево — пень, дерево — пень…

И впереди еще тысячи дней,

Тысячи сосен и тысячи пней.

А я не виновен, как эта сосна,

Пилят ее, потому что нужна…

Дзинь-дзень, дзинь-дзень —

Был человек — останется пень.

Лес, как решетка, кругом обступил,

Пробиться не хватит ни сил и ни пил.

Вдруг страшная мысль взметнулась костром:

Я левую руку рублю топором…

“Что дальше? Что дальше?” Вот чудится мне

Чья-то ладонь на окрашенном пне,

Бледный товарищ бежит со жгутом…

Что же потом? Что же потом?

Почему на работу идти не велят?

Начальник зачем-то оделся в халат,

Что-то завязано, что-то болит,

Кто-то о ком-то сказал: “Инвалид…”

Друзья мою руку прибили к бревну.

Бревно продадут в другую страну.

Славное дерево — первый сорт!

Поезд примчал его в северный порт.

Чужой капитан покачал головой,

Табачной окутался синевой,

Плечами пожал, процедил: “Yes!

Мой народ не берет окровавленный лес”.

На мостик ушел он, зол и угрюм.

Пустым в лесовозе остался трюм…

Отцы наши, братья, а что же вы?

Ужель не поднимите головы?

Знаем, что нет. Всех вас страх оковал.

Чуть шевельнетесь — на лесоповал,

В пекла каналов, в склепа рудников, —

Всех заметут, не щадя стариков,

Женщин и девушек не щадя,

Всех заломают во славу вождя!

Тяжко быть пленным в своей же стране,

В лесном океане на самом дне.

Летом в болоте, зимою в снегу, —

Пилим под корень, согнувшись в дугу…

Лесоповал, лесоповал,

Никто не поверит, кто сам не бывал.

Октябрь 1951 г. …»